На потом
— Господи, у вас в шкафу, как в магазине! Зачем столько барахла? — Лена перебирала шуршащие пакеты. Новые, не распакованные. — Вот это возьму на тряпки?
Она сняла с крючочка на дверце халатик: байковый, выцветший, старенький.
— Только не этот! — Михаил Иванович отобрал халат у дочки, прижал к груди. — Лучше что-то из неношеного возьми. Кому оно теперь нужно.
Лена пожала плечами и снова нырнула в шкаф. А он зарылся лицом в старенький халат жены, который, хранил ее запах: призрак аромата духов, намек на корицу, нотка ванили. Маша любила печь и тяжелый аромат «Сальвадора Дали» любила. Никакой кондиционер не смог изничтожить этот запах. Машин, родной.
— Пап, ну чего ты? Ну не надо, папа… — Лена тронула отца за плечо, он поднял на дочь повлажневшие глаза.
— Ничего, Ленка, раскис немного, не переживай. Я тебе нужен?
— Да нет, одна управлюсь, Машка-маленькая скоро придет, поможет.
— Ладно, тогда вы с внучкой хозяйничайте, а я пойду прилягу ненадолго, — Михаил Иванович, все так же прижимая к груди халат жены, побрел в спальню. Там упал на кровать и закрыл глаза. Родной запах бередил воспоминания.
***
Они познакомились больше сорока лет назад. О, тогда Маша была совсем другая. Легкая, тонкая, задорная: курносый нос в звездочках веснушек, копна волос, в которой солнце зажигало рыжие искры, зеленые глаза с сумасшедшинкой.
Ее прихватила с собой Оленька — девушка тогдашнего лучшего Мишкиного друга, Вовки. «Чтобы тебе было не скучно» — сказала она Мише. «Да я сам себе найду!» — воспротивился было Мишка. Но увидел Машу и пропал. Куда-то испарилось лихое остроумие, разбежались слова, потерялись мысли. Он сидел на лавочке и молча исподтишка разглядывал Машу.
— Ты меня боишься, что ли? — спросила она тогда. — Смотришь из-под челки, словно в замочную скважину подглядываешь.
— Изучаю… — Ничего лучшего не придумалось.
— И как? — Чертики в зеленых глазах сплясали джигу, Маша встала, сделала оборот вокруг своей оси: — Подходяще?
Мишка почувствовал, что щеки стали жаркими. «Ну только румянцем девичьим залиться не хватало!» — разозлился он на себя.
— На первый взгляд — вполне. — На помощь злости пришла наглость, он поднялся, приобнял Машу, посмотрел на нее сверху вниз. — А дальше посмотрим.
— Хорошо, — согласилась Маша, убирая Мишкину руку с плеча. — Посмотрим. Но для этого руки не нужны. Смотрят обычно глазами. И ты лучше присядь, а то у меня шея затекает.
Она была ему едва по плечо, да и немудрено. Роста в Мишке было почти два метра. Не очень удачных, правда: казалось, природа, когда лепила Мишку, озадачилась только ростом, а вот на мышцы к этому каркасу уже сил не хватило… Но Миша не комплексовал, не сутулился, не втягивал голову. «Зато у меня мозг лучше работает, — отвечал он тем, кто по неосторожности пытался его поддеть. — Голова высоко — кислорода больше получает. Да и вижу я подальше некоторых, копошащихся внизу».
За словом обычно Мишка в карман не лез, а вот рядом с Машей вдруг напало косноязычие. Присел обратно на лавочку, словно послушный щенок. «Вот удружила Ольга, спасибо. — завозилось в голове недовольство. — Они там обнимаются, а я страдай. Вот как с ней разговаривать, если язык одеревенел и словарный запас ушел в отпуск. Ладно, переживем один вечер. Никто ведь не заставляет меня с этой Машей в загс бежать».
В загс они и не побежали, а пошли. Только случилось это значительно позже. Сперва была любовь. Да такая, что Мишка иногда сам себя не узнавал.
— Ты же из меня просто веревки вьешь, — беззлобно ворчал он, когда Машка тянула его то в поход, то на концерт, то на выставку.
— А из тебя получатся очень хорошие веревки — длинные, — прыскала Маша.
И Мишка не злился! Кому-нибудь другому он бы давно выдал дозу ядовитого сарказма за такие шутки. Но бог его знает, у Маши это получалось как-то беззлобно, необидно.
Как он жил без нее раньше? Она словно деталь, которая наконец встала на свое место. И жизнь понеслась, застучала колесами. Проносилось мимо время, менялись декорации. Вовка с Оленькой поженились, развелись, пропали из виду, словно выполнили свои роли в судьбе Миши.
Они с Машей не торопились за заветным штампом, не мечтали о свадьбе с гостями и глупыми пупсами на капоте машины… Всему свое время. Когда оно пришло, они расписались и уехали к морю, под недовольные причитания родни, которая жаждала праздника «как у людей». Чудесное было время. А потом пришло время смутное.
***
Мишины родители, словно предвидя недоброе, уехали из страны. Оставили квартиру молодой семье. И это было настоящим везением. Именно там родилась дочка, Леночка. А потом они провалились в безденежье. Мишин завод закрылся, как и многие тогда. Он боролся: хватался за любую работу. Маша стала экономить. Именно тогда, наверное, у нее появилась привычка откладывать все на потом.
— Мишка, я тут для Леночки шикарное платье достала, — хвасталась она.
— Так оно же большое.
— Это на потом. Вырастет, будет носить. — Маша убирала обновку в шкаф.
Миша не спорил. Пусть лежит — есть не просит. Правда, Лена дорастет до этого платья года через два.
— Девочки на работе в магазине такие духи предложили… Не удержалась — купила, понюхай, — Маша протягивала мужу запястье.
Он честно принюхивался: запах казался ему тяжелым, душным. Но он соглашался:
— Ну и хорошо, раз тебе нравится. Я только за, чтобы у моей жены были маленькие радости каждый день.
— Какой каждый день? Шутишь? — Маша аккуратно ставила коробочку на трельяж. — Это на потом… Мало ли куда пойти.
Вещи «на потом» занимали свои полки в шкафу, прятались в серванте до каких-то таинственных лучших времен. Рубашки, платья, постельное белье, посуда, духи…
***
Потом их семья выровнялась. Миша устроился к бывшему однокурснику на работу. И пусть далек он был от торговли, зато дружил с цифрами. Очень это уменье пригодилось тогда в бизнесе, как и аналитический склад Мишкиного ума. Начали с маленького ларька, со временем разрослись. Появились деньги.
Лена предпочла остаться товароведом в своем универмаге. «Чтобы не тащить работу домой», — объяснила она. Зато домой тащилось многое другое. Появлялось в аккуратных упаковках и отправлялась в шкаф «на потом».
Миша терпел чудачества жены. «Хлебнула она в свое время, вот теперь и запасается», — думал он и не спорил до поры. Взвился только однажды, когда двенадцатилетняя Леночка попросила собаку.
— Никакой собаки сейчас! — отрезала Маша.
— А когда?
— Потом… Сначала купим дачу, может, в квартиру побольше переедем. Тогда подумаем.
— Мам, ну собаке необязательно нужна дача и большая квартира. Я маленькую собачку заведу. И в своей комнате буду держать. Пожалуйста… — заканючила Лена.
— Я сказала, потом!
— Маша, ну что ты все жизнь откладываешь? — встрял Миша. — У нас же все в доме «на потом». А когда это твое «потом» наступит? Да и наступит ли… Пусть Ленка друга себе заведет. Она уже большая, ответственная.
— Вы вдвоем меня додавить решили? Не выйдет. Сейчас у нас другое на первом месте. Вовсе не собака. Я сказала потом, значит, потом! — В голосе Маши появились сварливые нотки, брови сошлись на переносице.
Лена обиженно посмотрела на мать и отстала. Знала, не переспорить ее в некоторых вещах. И Миша знал, но попытался еще раз вечером, уже без дочки:
— Маша, ну вот зачем ты Ленку обидела? Я молчал, терпел твое накопительство, даже где-то оправдывал… Но всему есть предел. Вот что на тебе сейчас надето? Да этому халату уже года три, не меньше. А в шкафу у тебя лежит красивый, новый, упакованный в полиэтилен — на потом. Ты ведь раньше другая была. Все это барахло для тебя было на десятом месте…
Маша молчала, теребила кисточку на скатерти, не глядя на мужа. «Задумалась!» — обрадовался Миша. А она и правда задумалась. Только вот не о том.
— Ладно, не нравится тебе этот халат, надену новый. И даже духами для тебя побрызгаюсь! Но собаки здесь не будет. У нас две комнаты на троих. Куда нам еще псина? На голову? И, да, я раньше была другая: раздолбайка, жизни не нюхавшая. Вот и могла себе позволить не думать о будущем.
— Ты бы лучше о настоящем подумала, — вздохнул Миша.
Но она уже встала, ушла в комнату. Хлопнула дверца шкафа, через минуту Маша вернулась в новом халате, с заломами от долгого лежания в пакете, тяжелый аромат, казалось, облачком повис на кухне. Она всегда любила такие духи. Открыла мусорное ведро, зло затолкала туда старый халатик.
— Так лучше?
Миша не ответил. Что толку сорить словами. Поругаются, вот и все. Не хотел он скандала. Они всегда были редкостью в их семье. Пусть редкостью и остаются. Машу он любил. Любил даже такую: хмурую, злую, в топорщащемся новом халате, с этим невозможным ароматом, который можно было резать ножом.
***
Мало что изменилось после этого разговора. Пожалуй, только то, что домашние наряды Маша стала менять чуточку чаще, да еще прибавился вечный запах духов… Она даже стряпать отправлялась теперь при параде. Словно говорила: «Смотри, любуйся, я иду тебе навстречу. И ты моих тараканов потерпи».
Время бежало. Лена росла. О собаке больше не вспоминала. Вместо дачи и большей квартиры Маша решила купить жилье для дочери. В которое Лена и съехала, когда повзрослела.
Казалось, что после отъезда дочки в Машином привычном мире возникла пустота, которую та бросилась заполнять вещами:
— Миш, смотри, я туфли купила новые. Сейчас носить не буду. Слишком хорошие. Это на потом. Ну к Ленке на свадьбу, например, в них пойду.
Он соглашался, скорее уже по привычке.
— Я и тебе костюм купила. Шикарный, дорогой.
— На потом?
Она кивала, прятала вещи в шкаф.
Они стали чаще ссориться. Опять же из-за барахла.
— Зачем ты взял эту чашку, Миша? Она же из сервиза! — Голос возмущенный, в зеленых глазах нет забавных чертиков, только раздражение.
— И что? Из нее нельзя пить? — Он раздражался в ответ.
— Можно… Но потом. Когда гости придут, например. Это на праздничный стол!
Он возвращал чашку на полку серванта, хотя больше всего хотелось грянуть ее об пол. Да так, чтобы осколки во все стороны! Но он любил свою жену.
***
Потом Лена вышла замуж. Родилась Маша-маленькая, такая же зеленоглазая, как бабушка, с таким же милым солнечным крапом на курносом носике. И эта радость открыла новые грани накопительства в Маше.
— Это я Машеньке купила, — показывала она новую игрушку Михаилу. — На потом. А еще костюмчик на вырост.
— Это какое-то безумие! — сокрушался Михаил. — Маша, жить надо сейчас! Дарить подарки, носить красивые вещи, ездить отдыхать. Тебе же до самой смерти не сносить все то, что ты купила «на потом». Да что там тебе! Даже Машеньке-маленькой все это не осилить.
— Осилим, не переживай! Все успеем, — обещала Маша. — Жизнь долгая.
— Дай-то бог, — соглашался Михаил Иванович и обнимал ее, вдыхая запах корицы, ванили и тяжелых духов. Он их почти полюбил, потому что любил свою жену.
Но жизнь оказалась не такой уж долгой.
***
Однажды, когда весна, благоухая сиренью, готовилась стать летом, Маша решила помыть окна.
— В субботу мой день рождения. Красоту в квартире наведу. Лена с мужем и Машенькой-маленькой придут. Хотя какая она маленькая? Девушка уже, считай, — щебетала она, пока Михаил Иванович собирался на работу. — Пятнадцать лет. Да мне самой-то, подумать страшно, за шестьдесят! Это же с ума сойти, как время летит. Накроем стол, достанем сервиз, скатерть у меня где-то в шкафу лежала шикарная. Ну которая «на потом». Пришло это самое потом. Есть повод.
Михаил Иванович поцеловал жену в щеку:
— Ты еще у меня о-го-го!
— Да брось ты. Сейчас бы этому «о-го-го» на подоконник влезть, да шею себе не свернуть, — улыбнулась Маша.
— Ты давай, не геройствуй.
Это последнее, что он ей сказал. «Я тебя люблю» вертелось на языке, да так и не выбралось наружу. Вроде как незачем. Ведь все и так понятно.
Как она упала из окна? Может, поскользнулась, может, голова закружилась, восьмой этаж как-никак, а может, плохо стало. Только итог один. Вместо праздника — горе. Вместо Маши — полный шкаф никому не нужных вещей, для которых так и не настало таинственное «потом».
«Эх, Машка, сейчас надо было жить. Сколько раз я тебе говорил, — думал Михаил Иванович, скрючившись поверх смятого покрывала. — А теперь что? Выброшу я твое барахло, потому что смотреть на него сил нет. Выброшу и, может быть, заведу собаку. Потому что не смогу возвращаться в пустую квартиру. Хорошо хоть Лена с Машенькой-маленькой есть. Какое счастье, что ты не все откладывала на потом».
Он прислушался, за дверью тихо переговаривались дочь и внучка. И ему стало чуточку легче.