— Мать, хватит позориться перед всем районом! — Анна Викторовна швырнула мобильный телефон на пол. — Ты что, совсем?
Мария Степановна медленно подняла взгляд от своих натруженных рук, которые всё ещё пахли сеном и коровьим молоком. В её глазах не было удивления — только усталая горечь.
— Значит, рехнулась я, Анюта? А не те, кто родную мать в сумасшедший дом сдать хочет?
— Да перестань! — взвилась дочь. — Никто тебя никуда не сдаёт! Мы просто хотим, чтобы врачи посмотрели на твоё… состояние.
— На какое состояние? — голос старушки стал тихим, но каким-то стальным. — На то, что я всю жизнь вас троих подняла одна? Или на то, что до сих пор корову дою и огород копаю?
В комнату влетел Павел, младший сын, красный от злости и городской суеты.
— Мать, ты документы подписывать будешь или нет? — он размахивал какими-то бумагами. — Юрист ждёт! Мы уже опаздываем!
— Документы… — протянула Мария Степановна. — А что там написано, сынок? Что мать ваша больная, да?
— Там написано то, что нужно! — рявкнул Павел. — Чтобы ты в нормальных условиях жила, а не в этой дыре!
Старушка встала со своего потёртого стула. В её движениях не было старческой немощи — наоборот, казалось, что она вдруг стала выше и сильнее.
— В дыре… — повторила она. — Сынок, а ты помнишь, как в этой дыре от голода не умер? Как я тебя кашкой из крапивы кормила, когда у соседей просить стыдно было?
— Мам, не начинай опять про войну! — Анна закатила глаза. — Мы не виноваты, что ты тогда натерпелась!
— А я и не виню, доченька. Я просто напоминаю. — Мария Степановна подошла к окну, за которым расстилалось её небольшое хозяйство. — Видите корову-то? Клавушка как звать. Семь лет уже дает молочко. А огород? Сами ведь картошечкой моей всю зиму питаетесь.
— Мать, при чём тут корова? — Павел нервно заходил по комнате. — Речь о другом! Тебе семьдесят три года! Ты должна отдыхать, а не надрываться!
— Должна… — усмехнулась старушка. — А кто это решил, что я должна? Вы? Те самые дети, которые последний раз год назад приезжали?
— Мы работаем! — возмутилась Анна. — У нас дела, семьи!
— Конечно, работаете. — Мария Степановна повернулась к детям лицом. — Только работа у вас такая важная, что родную мать проведать времени нет. Зато когда деньги на квартиры занимали — тогда дорогу в деревню находили.
— Опять за старое! — Павел ударил кулаком по столу. — Мы же вернули!
— Вернули. Через пять лет. Без процентов, правда, но вернули. — голос женщины стал совсем спокойным, что почему-то пугало больше крика. — А я тут одна, с больной спиной, коров доила, чтобы вам возвращать было чем.
Анна и Павел переглянулись. В этом взгляде было что-то нехорошее, заранее обдуманное.
— Мать, — начала Анна осторожно, — а ты в курсе, что соседи уже во всю болтают? Говорят, что ты странно себя ведешь.
— Странно? — удивилась Мария Степановна. — А что странного?
— Ну как же! — оживился Павел. — Пелагея Ивановна рассказывала, что ты ночью по огороду ходишь, с кем-то разговариваешь!
Старушка вдруг рассмеялась — таким горьким смехом, что у детей мурашки побежали по спине.
— Ах, вот оно что! Пелагея Ивановна… А она вам рассказала, с кем я разговариваю?
— С кем? — настороженно спросила Анна.
— С вашим отцом. — Мария Степановна подошла к старой фотографии на комоде. — Рассказываю ему, какими детьми вы выросли. Как стыдитесь матери своей. Как в психушку сдать хотите, чтобы дом продать.
Воцарилась тяжёлая тишина. Павел и Анна стояли, опустив головы, как нашкодившие дети.
— Мы не хотим дом продавать, — тихо сказала Анна.
— Не хотите? — Мария Степановна повернулась к дочери. — А документы эти зачем? И юрист? И справка о том, что я недееспособная?
Павел резко выпрямился:
— Слушай, хватит нас тут пилить! Мы о твоём благе заботимся! В городе тебе будет лучше!
— В городе… — задумчиво повторила старушка. — А знаете что, детки? Я тоже с юристом говорила.
Анна и Павел замерли.
— С каким юристом? — прошептала дочь.
— С районным. Умный мужчина, грамотный. Говорит, что если дети против воли матери пытаются её недееспособной признать, это называется… — она сделала паузу, — принуждение к сделке. А за это теперь статья есть.
Лица детей побледнели.
Мария Степановна медленно подошла к столу, взяла документы и, не глядя, порвала их пополам.
— Вот что я думаю о ваших заботах.
Клочки бумаги упали на пол, как осенние листья. Анна присела, машинально начала их собирать, но тут же остановилась — руки дрожали.
— Мать, ты понимаешь, что наделала? — голос Павла охрип. — Мы полгода эту процедуру готовили!
— Полгода… — Мария Степановна опустилась в кресло. — Значит, полгода уже планировали от матери избавиться. А я-то думала, почему вы вдруг так часто звонить стали.
Анна подняла голову от разорванных документов:
— Мам, ты неправильно понимаешь! Мы же не избавляемся! Мы хотим тебе помочь!
— Помочь? — старушка горько усмехнулась. — Аннушка, а ты помнишь, как я тебе помогала? Когда муж твой пить начал, ты ко мне с детьми прибежала. Помнишь?
Лицо дочери перекосилось.
— Помню…
— Три года вас четверых кормила. Внуков в школу собирала. А ты на ногах встать не могла — нервы сдали. — голос Марии Степановны стал мягче. — Я тогда ведь не говорила, что ты больная. Не к врачам тебя тащила. Борщом кормила, да на руки брала, как маленькую.
Павел нетерпеливо махнул рукой:
— Это другое дело было!
— Другое? — глаза старушки сверкнули. — Чем же другое, сынок?
— Ну… она тогда действительно болела! А ты просто упрямишься!
Мария Степановна встала и подошла к сыну вплотную. Павел невольно отступил — в материнских глазах было что-то такое, от чего становилось не по себе.
— Упрямлюсь? Павлуша, а ты случайно не помнишь, как сам ко мне прибегал? Когда жена тебя выставила? С чемоданчиком стоял на пороге, весь такой несчастный.
— Мать, не надо…
— Надо! — резко оборвала его старушка. — Два месяца у меня жил. Я тебе даже комнатку освободила — свои вещи на чердак перетаскала. А ты что говорил? «Мама, ты моё спасение! Только ты меня понимаешь!» Помнишь такие слова?
Павел покраснел до корней волос.
— Это… это было давно…
— Давно. Три года назад. — Мария Степановна вернулась в кресло. — А теперь я вам в тягость. Старая стала, понимаешь ли.
Анна вдруг заплакала — тихо, без всхлипов.
— Мама, мы не хотели так… Просто… просто ты одна здесь, в деревне. Что если что-то случится?
— А что случится, доченька? — мягко спросила старушка. — Корова сдохнет? Дак я и новую куплю. Огород не уродит? Дак у соседей попрошу. А если я сама помру — так на то воля Божья.
— Не говори так! — всхлипнула Анна.
— А как говорить? — Мария Степановна наклонилась вперёд. — Честно говорить. Вы меня не боитесь потерять. Вы боитесь отвечать за меня. Боитесь, что соседи в городе узнают — мать у них в деревне живёт, коров доит. Стыдно вам.
Повисла тишина. За окном мычала Клавушка — видимо, пора было доить.
— Это неправда, — наконец выдавил Павел. — Мы не стыдимся.
Мария Степановна встала, взяла с полки платок.
— Тогда завтра ко мне приедет комиссия. Проверят, дееспособная я или нет. — она обернулась к детям. — Хотите быть рядом? Поддержать мать?
Анна и Павел переглянулись. В этом взгляде старушка прочитала всё.
— Понятно, — кивнула она и направилась к двери. — Клавушку доить пора. А вы… вы решайте уж сами — дети вы мне или нет.
Дверь хлопнула, и Мария Степановна вышла во двор. Анна и Павел остались стоять посреди комнаты, как два провинившихся школьника.
— Во что мы вляпались… — прошептал Павел.
— Заткнись! — огрызнулась Анна. — Это твоя идея была с недееспособностью!
— Моя? Ты сама говорила — дом продать надо, пока совсем не развалился!
Из окна доносился размеренный звук дойки и тихое мычание коровы. Павел нервно закурил.
— Слушай, а что если она правда к юристу ходила?
— Не выдумывай. Какой тут юрист? — Анна собирала клочки разорванных документов. — Хотя… Мать-то наша не дура. Может, и вправду ходила.
За окном послышались голоса. Анна выглянула и поморщилась:
— О, и соседки подтянулись. Пелагея Ивановна с Раисой Макаровной. Сейчас будет представление.
— Марь Степановна! — раздался звонкий голос Пелагеи Ивановны. — А что это детки приехали? Больно уж лица кислые!
Голос матери донёсся издалека:
— Да так, Палаша, навестили. Заботятся обо мне.
— Заботятся? — хмыкнула Раиса Макаровна. — А чего ж тогда как пришибленные ходят?
Павел выглянул в окно. Мать стояла возле коровника, окружённая соседками, и спокойно рассказывала что-то, доя корову. Женщины слушали, качали головами.
— Идём отсюда, — шепнул он сестре. — Пока весь район не знает.
— Куда идём? — Анна сжимала в руках обрывки документов. — Нам теперь новые справки получать! Заново всё оформлять!
— А может, не надо? — неуверенно предложил Павел.
Сестра посмотрела на него как на сумасшедшего:
— Ты что, забыл зачем приехали? У меня кредит висит! У тебя бизнес прогорел! Нам деньги нужны, а не сантименты!
— Тише ты! — зашипел брат. — Мать услышит!
Но было поздно. В дверь вошла Мария Степановна с подойником парного молока. За ней увязались Пелагея Ивановна с Раисой Макаровной — любопытство их просто распирало.
— А-а, детушки мои дорогие! — пропела Пелагея. — Слышала я, что вы мамочку свою в город забрать хотите!
— Да что вы, тётя Паша, — натянуто улыбнулась Анна. — Просто предлагали…
— Предлагали, предлагали! — перебила Раиса Макаровна. — А Марь Степановна нам всё рассказала! Как вы её психически больной признать хотели!
Павел побледнел:
— Это неправда! Мы никого не хотели…
— Не хотели? — удивилась Пелагея. — А документы эти зачем? Марья показывала — там чёрным по белому написано!
Мария Степановна молча процедила молоко через марлю. В её движениях была какая-то особенная спокойная сила.
— Мамочка, — начала Анна сладким голосом, — может, нам поговорить… наедине?
— Зачем наедине? — вмешалась Раиса. — Мы что, чужие? Марью полжизни знаем!
— И видели, как она вас растила! — добавила Пелагея. — Одна-одинёшенька, после того как отец ваш помер! Ночами шила, вязала, чтобы вас в люди вывести!
— Тётя Паша, — процедил сквозь зубы Павел, — вы бы не вмешивались в семейные дела…
— Не вмешивались? — возмутилась Пелагея. — Да как же не вмешиваться, когда такое творится! Мать родную в психушку! Да у нас в деревне таких не было никогда!
Мария Степановна наконец подняла голову:
— Палаша, Раиса, спасибо вам. Но это действительно наше семейное дело.
Соседки переглянулись, но послушно направились к выходу. У порога Пелагея обернулась:
— Марь Степановна, если что — мы рядом. И свидетелями быть можем. Видели мы, как ты живёшь, как хозяйство ведёшь. Никакая ты не больная.
Когда соседки ушли, Анна взорвалась:
— Вот здорово! Теперь вся деревня знает! Завтра по району разнесут!
— А что разнесут? — спокойно спросила мать. — Правду?
— Какую правду? — заорал Павел. — Ты нас опозорила! Мы же не враги тебе!
Мария Степановна медленно повернулась к сыну:
— Не враги? Павлуша, а ты знаешь, что вчера Раиса Макаровна говорила? Что её сын из Москвы каждый месяц деньги присылает. А дочка каждые выходные приезжает. И не стыдится того, что мать в деревне живёт.
— У неё дети другие! — огрызнулся Павел.
— Другие… — кивнула старушка. — Это верно. Другие.
Анна вдруг заплакала:
— Мама, ну что ты нас мучаешь? Мы же хотели как лучше!
— Как лучше? — Мария Степановна подошла к дочери. — Анечка, а для кого лучше? Для меня или для вас?
Анна не ответила, только всхлипнула.
— Понятно, — вздохнула мать. — Завтра комиссия приедет. Посмотрим, что скажут. А вы решайте — останетесь на ночь или в город поедете.
— А ты хочешь, чтобы мы остались? — неожиданно спросил Павел.
Мария Степановна долго смотрела на сына, потом тихо сказала:
— Я хочу, чтобы вы были моими детьми. А не чужими людьми, которые от матери избавиться мечтают.
Утром во двор въехала белая машина с номерами районной администрации. Мария Степановна встретила комиссию в лучшем платье — том самом, в котором ходила на выпускные детей.
— Здравствуйте, — поздоровалась с тремя людьми в строгих костюмах. — Мария Степановна Коровина. Проходите, пожалуйста.
Анна с Павлом сидели на кухне, нервно курили и пили крепкий чай. Когда увидели комиссию, вскочили.
— Это мои дети, — представила старушка. — Анна Викторовна и Павел Степанович.
Председатель комиссии, солидная женщина лет пятидесяти, достала папку:
— Мария Степановна, к нам поступило заявление о том, что вы нуждаетесь в установлении опеки. Ваши дети беспокоятся о вашем психическом состоянии.
— Заявление? — переспросила старушка. — А кто подавал?
Председатель посмотрела в бумаги:
— Коровин Павел Степанович и Коровина Анна Викторовна.
Мария Степановна обернулась к детям. В её взгляде не было упрёка — только безграничная усталость.
— Понятно.
— Мама, — начала Анна дрожащим голосом, — мы же объясняли…
— Тихо! — резко оборвала её мать. — Взрослые люди разговаривают.
Второй член комиссии, мужчина в очках, раскрыл блокнот:
— Мария Степановна, расскажите о своём режиме дня. Как вы живёте?
— Встаю в пять утра. Корову дою, птицу кормлю. Завтракаю. Потом по хозяйству — огород, уборка, готовка. Вечером опять дойка. Ложусь в десять.
— А ночью вы выходите в огород? — уточнил мужчина. — Соседи говорят, что видели вас там.
Анна и Павел переглянулись. Вот оно — главное обвинение.
— Выхожу, — спокойно ответила Мария Степановна. — К могиле мужа. Она рядом, за огородом. Рассказываю ему, как дела.
— Вы разговариваете с умершим супругом? — председатель нахмурилась.
— Разговариваю. А что, запрещено? — старушка улыбнулась. — Сорок лет прожили вместе. Привычка.
Третий член комиссии, молодая девушка-психолог, наклонилась вперёд:
— Мария Степановна, а что вы рассказываете мужу?
— Разное. — глаза женщины потемнели. — Вчера вот рассказывала, что дети наши в психушку меня сдать хотят.
Анна вскочила:
— Мама, ну перестань! Никто тебя не сдаёт!
— Аня! — рявкнул Павел. — Сядь!
Председатель строго посмотрела на детей:
— Мы разберёмся. Мария Степановна, покажите нам ваше хозяйство.
Они вышли во двор. Клавушка мирно жевала сено, куры важно разгуливали по чистому двору, в огороде ровными рядами зеленели грядки.
— Всё сама делаете? — удивилась психолог.
— Сама. А кто ещё? — Мария Степановна погладила корову. — Клавушка у меня умная. Сама к дойке идёт, сама на пастбище дорогу знает.
Мужчина в очках записывал что-то в блокнот. Председатель внимательно осматривала огород.
— А дети вам помогают?
— Когда приезжают. — старушка посмотрела на Анну с Павлом, которые стояли в стороне. — Правда, редко это бывает.
— Мы работаем! — не выдержала Анна. — У нас семьи, обязательства!
— Обязательства… — повторила мать. — А перед матерью обязательств нет?
Психолог подошла ближе:
— Мария Степановна, а вы не устаёте? В вашем возрасте такая нагрузка…
— Устаю. — старушка присела на лавочку. — Но что делать? Сидеть сложа руки не умею. Всю жизнь работала.
— А если дети предлагают переехать в город? — осторожно спросила председатель.
Мария Степановна рассмеялась — горько и устало:
— В город? А зачем? Чтобы целыми днями на диване лежать и смотреть телевизор? Чтобы детям своим в тягость быть?
— Ты не будешь в тягость! — крикнул Павел.
— Не буду? — мать встала и подошла к сыну. — Павлуша, а ты жену свою спросил? Готова ли она со свекровью жить? А детей твоих? Рады ли они будут бабушке с деревенскими замашками?
Павел опустил голову.
— Вот то-то и оно. — Мария Степановна обернулась к комиссии. — А знаете, что самое страшное? Не то, что они меня больной считают. Страшно то, что им стыдно.
— Стыдно? — переспросила психолог.
— Стыдно, что мать их корову доит. Что руки у неё рабочие, а не маникюрные. Что говорит она просто, а не как в телевизоре. — голос старушки стал тише. — Стыдно им признать, что вырастила их простая деревенская баба.
Анна заплакала:
— Мама, это неправда!
— Правда, доченька. — Мария Степановна подошла к дочери. — Помнишь, на твоей свадьбе? Ты просила меня не говорить, что из деревни. Сказать, что из райцентра.
— Я… я не хотела…
— Хотела. И я тогда промолчала. Потому что понимала — тебе важно хорошо выглядеть перед новыми родственниками.
Председатель комиссии закрыла папку:
— Мария Степановна, мы видим, что вы прекрасно справляетесь с хозяйством. Ваш ум ясен, память хорошая. Никаких оснований для признания недееспособной нет.
Анна и Павел как будто сдулись.
— Но есть ещё вопрос, — добавил мужчина в очках. — Ваши дети подали заявление. Формально мы должны его рассмотреть.
— Мы отзываем заявление! — быстро сказал Павел.
— Поздно, — покачала головой председатель. — Процедура запущена. Но есть один выход.
Все замерли.
— Мария Степановна может сама подать встречное заявление. О том, что дети пытались принудить её к сделке против воли. В таком случае наше заявление автоматически отклоняется.
— И что тогда будет? — прошептала Анна.
— Тогда будет разбирательство по факту принуждения. — мужчина в очках посмотрел на детей поверх очков. — С соответствующими последствиями.
Мария Степановна долго молчала. Потом тихо сказала:
— Дайте мне подумать до завтра.
Комиссия уехала. Анна и Павел остались стоять во дворе, как два напуганных зверька.
— Мать, — осипшим голосом позвал Павел. — Мы же не хотели тебе зла…
Старушка посмотрела на него долгим взглядом:
— Знаешь что, сынок? Я всю жизнь думала, что вырастила хороших детей. Оказывается, ошибалась.
Она повернулась и пошла в дом, оставив детей одних с их совестью и страхом перед завтрашним днём.
Вечером Анна и Павел сидели на крыльце, не решаясь войти в дом. Мать была в огороде — поливала капусту, будто ничего не случилось.
— Слушай, — тихо сказал Павел, — а может, она права?
— О чём? — Анна курила одну сигарету за другой.
— О том, что мы её стыдимся.
Сестра резко обернулась:
— Ты что, совсем свихнулся? При чём тут стыд?
— А при том! — Павел встал. — Помнишь, как ты на корпоративе рассказывала, что мать у тебя пенсионерка в городе живёт? А не то, что корову доит?
— Это… это просто так сказалось…
— Просто? — он засмеялся горько. — А я вообще коллегам говорю, что родители умерли. Легче так.
Анна опустила голову. Они сидели в тишине, слушая, как мать напевает что-то в огороде — старую песню, которую пела им в детстве.
Дверь дома открылась. Мария Степановна вышла на крыльцо с небольшой сумкой.
— Собираете? — спросила Анна.
— Собираю. — мать поставила сумку рядом. — Завтра в район поеду. Заявление подавать.
— Мама, не надо! — вскочил Павел. — Мы же всё поняли! Мы больше не будем!
— Не будете? — старушка посмотрела на сына спокойными глазами. — А что не будете, Павлуша? Стыдиться матери? Врать про неё людям?
— Мы… мы исправимся…
Мария Степановна покачала головой:
— Поздно, сынок. Некоторые вещи исправить нельзя.
Анна заплакала:
— Мама, ну что ты хочешь от нас? Мы же признали, что были не правы!
— Хочу? — задумалась старушка. — Ничего уже не хочу, Анечка. Устала хотеть.
Она достала из сумки свёрток и протянула детям:
— Вот. Документы на дом. И на участок. Завещание написала — всё ваше.
Павел отпрянул:
— Зачем?
— Затем, что вам это нужно. — голос матери стал совсем тихим. — А мне больше ничего от вас не нужно.
— Мы не возьмём! — закричала Анна.
— Возьмёте. Рано или поздно, но возьмёте. — Мария Степановна положила документы на крыльцо. — Только я этого уже не увижу.
— Ты что, умирать собралась? — испугался Павел.
— Умирать? — старушка улыбнулась печально. — Нет, сынок. Жить собралась. Без детей, которые меня стыдятся.
Она встала и пошла к калитке. У забора обернулась:
— Клавушку Раисе Макаровне отдайте. Она согласилась взять. А птицу — Пелагее Ивановне.
— Мать, ты куда? — заорал Павел.
— К своей подруге. В соседний район. Там тоже деревня есть, небольшая. Домик купила. — она открыла калитку. — Буду жить там. Одна.
— Мы будем приезжать! — крикнула Анна.
Мария Степановна остановилась, не оборачиваясь:
— Не приезжайте. Лучше и правда всем говорите, что мать умерла. Так проще будет.
— Мама! — оба ребёнка бросились к ней.
Но старушка уже шла по деревенской дороге, не оглядываясь. У неё была прямая спина труженицы и твёрдая походка человека, который наконец-то освободился от самой тяжёлой ноши — от неблагодарных детей.
Анна и Павел стояли у калитки, держа в руках документы на дом, который больше не был родным. А вдали, за огородами, тихо плакала Клавушка — она тоже чувствовала, что хозяйка больше не вернётся.
На крыльце осталась стоять сумка с вещами — та самая, с которой когда-то давным-давно дети уезжали из дома в большую жизнь, а мать махала им рукой и кричала: «Пишите! Не забывайте!»
Теперь сумка ждала другой дороги — дороги, по которой мать уходила от детей навсегда.
И это была её победа.