Ему было всего пять, когда мир переломился пополам, как тонкая льдинка под тяжелым сапогом. Его отец утонул в проруби. Артём плохо помнил то время. Память, словно старая, засвеченная пленка, выдавала лишь обрывки, смутные и тревожные картинки.
Как мама, Катерина, сидит на краешке кухонного стула и качается из стороны в сторону, да так сильно, монотонно и неумолимо, что, казалось, вот-вот – и хрустнет хрупкая шея, отвалится голова с сухими, как солома, волосами. Как в дом вваливается соседка, баба Галина, с пластиковой бутылкой, в которой плещется мутная, похожая на болотную воду, жидкость. И они с мамой на двоих, срывающимися, хриплыми голосами тянут заунывную, бесконечно грустную песню про вороного коня и бескрайнее поле. Эту песню обожал петь отец, его низкий бархатный бас заполнял тогда всю избу, а сейчас эти звуки резали слух, и глаза у мальчика предательски щипало от накатывающих слез.
Когда он стал старше, он понял, что это за мутная жидкость, и почему мать после таких визитов спала по несколько часов мертвецким сном, оставляя маленький домик нетопленным, ледяным, а сына – голодным и одиноким, закутанным в старый байковый плед, который уже давно не пах папиной трубкой.
Тетя Лида, папина сестра, приезжала часто. От нее всегда вкусно пахло духами с ароматом спелых яблок и свежей выпечкой. Она привозила Артёму яркие, невиданные в их деревне фрукты – бананы, апельсины, и шоколадные конфеты в золотых обертках. Покупала новую, красивую, пахнущую магазином одежду, в которой он сначала стеснялся ходить. Он почти не помнил черт отца, но, наверное, тот был похож на свою сестру – таким же лучистым, с теплыми глазами цвета спелой ржи, и так же всегда по-доброму, с какой-то особой нежностью, смотрел на Артёма.
Мама доброй не была. Вернее, ее доброта, как первый хрупкий ледок на луже, таяла под дыханием той самой мутной жидкости. Она заставляла его носить тяжелые ведра с ледяной водой с колонки, чистить снег в ограде, кормить неповоротливых, хрюкающих свиней. Голос ее становился жестким, металлическим.
– Потому что ты теперь в доме мужчина, глава семьи, – заявляла она, и слова эти звучали как приговор. – Кто еще мужскую работу должен делать? Я одна все тянуть не могу.
Если ей что-то не нравилось – криво застеленная постель, немытая тарелка, – ее руки сами находили старую, с пластмассовыми ручками, скакалку. Она хлестала его по ногам, по спине, обзывая плохими, гадкими словами, которые вылетали у нее изо рта заплетающимся, невнятным языком. Стыд и боль жгли его изнутра жарче, чем красные полосы на коже.
Когда он пошел в школу, стало немного легче дышать, потому что их учительница, Анна Викторовна, стала заходить к ним домой после уроков. Она не пила чай, а просто садилась напротив матери и тихо, но настойчиво с ней разговаривала. И происходило чудо: мама устроилась почтальоном, стала носить письма и газеты по деревне, и бутылка появлялась в доме все реже. А потом принялся к ним захаживать дядя Сергей с соседней улицы, вдовец, молчаливый и крепкий, как дубовый пень. И мама и вовсе повеселела – стала улыбаться своим прежним, светлым смехом, готовить на обед наваристые супы, мыть полы до блеска. Тот год, наверное, был самым спокойным и светлым в его жизни, хоть дядя Сергей ему и не нравился – от него пахло потом и махоркой. А потом они с мамой поругались, он перестал приходить. И в дом снова вернулся тяжелый, сладковато-перегарный запах, а с ним – и холод, и беспросветная тоска.
Несколько раз к ним приезжали люди из опеки: строгие женщины в официальных костюмах. Они проверяли полупустой холодильник, заглядывали в шкафы и спрашивали Артёма при матери, хорошо ли он живет, не обижает ли его кто. Он молчал, уставившись в пол. А потом его забрали. Просто посадили в машину и увезли в интернат. Мама бежала за уезжающей машиной по раскисшей дороге, спотыкаясь и падая, и что-то кричала, а по ее лицу, искаженному горем, бежали крупные, настоящие слезы. Он видел это в маленькое окошко, и ему хотелось крикнуть, чтобы остановились, но язык не слушался, будто примерз к небу.
В интернате Артёму не понравилось с первых минут. Хотя там всегда было приятно, по-городскому тепло, пахло кашей и котлетами, а кормили сытно и строго по расписанию, не как дома – когда получится. Но его сердце сжималось в комок от тоски по дому, по маме – все же она была совсем другой, когда трезвая, называла его «сыночек мой ненаглядный» и гладила шершавыми от работы пальцами по волосам перед сном. По ночам он забивался в подушку и плакал, беззвучно, закусывая губы до крови, чтобы никто из новых «соседей» по большой комнате не услышал его предательских всхлипов.
Когда тетя Лида приехала за ним, Артём сначала не поверил. Стоял в коридоре и смотрел на ее улыбающееся лицо, не в силах пошевелиться.
– Всё, солнышко, едем домой. Теперь ты будешь жить с нами, – сказала она и обняла его так крепко, словно боялась отпустить. – Правда, отдельной комнаты у нас нет, но ты же не против делить ее с твоим двоюродным братом? Вам будет веселее.
Про брата он, конечно, знал. Лешу. Тот был на полгода старше, они даже виделись пару раз в раннем детстве, на каких-то семейных сборах, но тогда были еще слишком малы, чтобы подружиться.
– Конечно, тетя Лида! – выдохнул он, наконец обретая дар речи, и его сердце запрыгало от внезапной, оглушительной радости.
Он подумал про маму, про ее слезы, но спросить про нее не решился, боясь разрушить этот хрупкий миг счастья.
Так началась его новая, городская жизнь. Тетя Лида и дядя Миша ему очень нравились. Тетя оказалась еще добрее, чем он помнил: она виртуозно готовила, на кухне всегда стоял умопомрачительный аромат, она постоянно шутила, смеялась звонко и заразительно, помогала им с Лешей делать уроки. Дядя Миша оказался человеком начитанным и мудрым, говорил с Артёмом, точно со взрослым равным, обсуждал новости, а на выходных брал обоих мальчишек на стадион — смотреть хоккей. Его устроили в ту же школу и в тот же класс, где учился Леша.
Но в новой школе Артёму поначалу пришлось несладко. Программа была сложной, деревенская подготовка давала о себе знать, одноклассники — городские пацаны — косились на него, оценивающе и свысока, а девчонки заливисто хихикали, когда он, краснея, проходил мимо. К тому же выяснилось, что тихий и замкнутый Леша был здесь местным мальчиком для битья — над ним откровенно, с жестокостью, на которую способны только дети, издевались. Обзывали его «Лешик-картошечник» за его немного полноватую, румяную фигуру.
– Почему ты просто не дашь им сдачи? – спросил он однажды у Леши по дороге домой, раздраженный собственной беспомощностью и его покорностью.
– Ага, сдачи! Тебе легко говорить, ты сильный! Они тогда соберутся всей толпой и побьют еще сильнее. Уже проверено, – безропотно ответил Леша.
– Все равно, – отрезал Артём, сжимая кулаки. – Нельзя давать над собой издеваться. Никогда.
Леша ничего не ответил, только с силой пнул лежащий на асфальте грязный снежный ком.
На другой день ситуация достигла апогея. Когда задиры во главе с заносчивым Стасом заперли Лешу в туалетной кабинке, требуя, чтобы он снял и выбросил наружу штаны, Артём не сдержался. Он врезал парочке обидчиков как следует, от всей своей деревенской закалки. Правда, потом они его всей кучей побили, зато, когда они с Лешей, опоздавшие, помятые и в разодранной одежде, ввалились в класс, произошло сразу несколько событий, перевернувших все с ног на голову.
Во-первых, учительница литературы, Маргарита Петровна, женщина проницательная и строгая, сразу во всем догадалась. Ее терпение лопнуло, и она заявила, что немедленно вызовет в школу родителей хулиганов, в особенности отца Стаса, который, по ее сведениям, и был заводилой.
Артём инстинктивно понял, что родителей в такие дела путать нельзя — это только усугубит все, и отчаянно выпалил:
– Они не виноваты, Маргарита Петровна, это мы с Лешей подрались! Из-за… учебника!
– Вы с Лешей? – она смотрела на него с нескрываемым недоумением, сверля взглядом его разбитую губу.
Леша, не поднимая глаз, тихо подтвердил:
– Простите, мы нечаянно, мы больше не будем.
Весь класс дружно прыснул от смеха. И тут произошло «во-вторых». Рыженькая Света, самая умная и авторитетная девочка в классе, с первой парты подняла руку и сказала твердо:
– Маргарита Петровна, не надо родителей. Я сама с ними потом разберусь.
У Светы были огромные, бездонные голубые глаза, которые в тот момент смотрели на учительницу строго и по-взрослому решительно. И та, после паузы, кивнула.
«В-третьих» произошло после уроков. Нагловатый Стас подошел к братьям. Леша тут же отскочил, ожидая подвоха и новой оплеухи, но тот его даже не тронул.
– Что, герой, да? – с усмешкой спросил он у Артёма.
– Ну, типа того, – буркнул Артём, готовясь к продолшению драки.
Тут подбежала Света.
– Стас, мы же договорились! Ты мне обещал!
– Да расслабься, мамаша… Не трону я твоих придурков.
Он небрежно сплюнул и ушел, помахивая рюкзаком. А Света повернулась к Артёму:
– Спасибо, что не дал родителей вызвать. Его отчим… он его потом… Он его очень строго наказывает.
Ему почему-то не очень понравилось, что Света так переживает за этого Стаса, но сама Света, ее смелость и решительность, произвели на него огромное впечатление.
– Ладно, чего уж, – смутился он. – Слушай, а ты… в математике не шарь? А то у вас тут программа космос, я ничего не понимаю.
Света строго, как учительница, посмотрела на него и вынесла вердикт:
– Завтра после уроков останешься, я тебе все объясню. Пока не поймешь.
Артём был на седьмом небе от восторга – и учебу подтянет, и с такой удивительной девчонкой сможет дружить!
Так и случилось. Они подружились. Артём грыз гранит науки с невиданным рвением, и Света это ценила. После занятий он провожал ее до самого дома, и они болтали обо всем на свете. Оказалось, что забияка Стас — ее двоюродный брат.
– У него родного отца убили на стройке, несчастный случай. А мама через полгода вышла замуж. Отчим у него… ужасный человек. Бьет его почем зря. Моя мама пыталась говорить с тетей Ликой, но та словно ослепла и оглохла от любви, ничего слышать не хочет.
– У меня папа тоже умер, – тихо, доверчиво признался Артём.
– Поэтому ты и живешь у тети с дядей, да? А форма-то на тебе… прямо как на подстреленном воробье.
Артём густо покраснел.
– Нормальная форма!
– Ага, штаны короткие, рукава закатаны, а кисти все равно торчат! Это же прошлогодняя куртка Леши, я прав?
Тетя Лида действительно предлагала купить ему все новое, но Артём яростно отказывался — ему было невыносимо стыдно перед их добротой, они и так сделали для него невероятно много. Объяснить такие чувства Свете, городской и уверенной в себе, было невозможно.
На физкультуре он бегал в старых кроссовках Леши, которые немного жалели, но это не мешало ему быть лучшим в волейболе. Он и в деревне был заводилой во всех дворовых играх, и ему безумно приятно было хоть в чем-то превзойти этих сытых городских зазнаек. Учитель физкультуры, Виктор Олегович, бывший спортсмен, обратил на него внимание:
– В секцию не хочешь записаться? Скоро районные соревнования. Будешь так же гонять — возьмем тебя в основную команду.
Так Артём стал ходить на тренировки. Стас, как ни странно, тоже посещал секцию, и после этого Артёма и Лешу в школе больше никто не трогал. Появилось некое неуловимое уважение.
– Артём, я очень рада, что ты нашел себя в спорте, – сказала как-то тетя Лида. – Только, пожалуйста, чтобы учеба не страдала, договорились? И я была бы тебе безмерно благодарна, если бы ты взял на себя часть работы по дому. Я совсем выбиваюсь из сил, ничего не успеваю.
Выполнять все было ох как непросто, но он старался из последних сил, движимый чувством долга и благодарности: после школы — занятия со Светой, потом рывок домой — пропылесосить, разобрать постиранное белье, затем бег на секцию, на обратном пути — заскочить в магазин и купить все по списку от тети Лиды. Вечерами — мытье посуды, уроки, и лишь изредка выпадали минуты, чтобы посмотреть, как Леша играет в свои компьютерные игры. Казалось, все были им довольны: и учителя, хвалившие его старания, и одноклассники, признавшие его, и тренер, видевший в нем потенциал, и тетя с дядей. Особенно дядя Миша — он мог часами обсуждать с племянником спортивные стратегии и мировую политику. Леша иногда ворчал, что ему скучно, и предлагал поиграть в настольные игры, но дядя лишь отмахивался: «Потом, сынок, у нас с Артёмом важный разговор».
Казалось бы, жизнь наконец наладилась. Обрела стабильность, warmth, смысл. И в этот самый момент, словно злой рок, в дверь постучалось прошлое. Позвонила мама.
Она чудом застала его — Артём уже выходил из квартиры, но пакет с мусором внезапно порвался, и он задержался, чтобы собрать рассыпавшиеся отходы и упаковать в новый. В тишине квартиры резко зазвонил стационарный телефон.
– Артём? Сыночек, это я… Как же я рада, что дозвонилась!
Он узнал ее голос мгновенно, хотя не слышал его почти год. Он стал другим — трезвым, ясным, но в самой его глубине все равно сквозила знакомая слабость. И глаза у Артёма предательски, по-детски защипало.
– Мама… – прошептал он, сжимая трубку так, что костяшки побелели.
– Сыночек, родной мой, я… я больше не пью. Клянусь тебе всем святым! Прости меня, пожалуйста, я все исправлю, я все осознала! Я уже и в опеку ходила, там такая добрая женщина, Людмила Семеновна… Говорит, что можно восстановиться в правах, все процедуры пройти, и тебя забрать. И не думай, это не из-за денег, не из-за пособия…
От ее слов, таких желанных когда-то, ему стало физически плохо. В горле встал ком. Забрать? Куда? Отсюда? От тети Лиды, от дяди Миши, от Светы, с ее уроками математики, от предстоящих соревнований, от Леши, с которым они стали по-настоящему близки, как родные братья?
– Ты мне… ты мне больше не мама, – хрипло, с надрывом выдохнул он и бросил трубку, словно она была раскаленным железом.
С того дня Артёма стали мучить кошмары. Ему снилось, что он провалился под лед в темную, ледяную воду. Его тянуло ко дну, а чьи-то сильные, обледеневшие руки хватали его за лодыжки, не давая выплыть. Он задыхался, звал на помощь, но голоса не было, и он просыпался в холодном поту, с криком, запертым в груди. Его будил Леша, приносил стакан воды, садился на край кровати и молча сидел с ним, пока тот не успокаивался.
– У меня тоже иногда бывают страшные сны, – делился Леша. – Ничего, это пройдет.
Именно Леше одному Артём признался, как сильно ему нравится Света. Никогда еще у него не было такого друга — Леша всегда был готов выслушать, давал любые свои вещи без раздумий, пускал за свой компьютер, делился самыми сокровенными мыслями.
– Меня теперь вообще не трогают, – сияя, говорил он Артёму. – И это все только благодаря тебе! Ты мой самый лучший друг и брат!
Одно только омрачало их дружбу — Леша патологически не доверял Стасу.
– Да он просто притворяется, что вы с ним приятели! Ему лишь бы команда по волейболу выиграла, а ты у них главный игрок. А потом он тебе же и нож в спину воткнет, вот увидишь! Он подлый, он на все готов ради своей выгоды!
Но Артём отмахивался. Леша был ему слишком дорог, чтобы спорить.
Однажды за ужином, краснея и заикаясь, Артём попросил денег, которые нужно было сдать тренеру на новую форму, нашивки для команды и прочие нужды. Тетя Лида перестала улыбаться, ее лицо стало озабоченным.
– Милый, я бы с радостью… Но свободных денег сейчас совсем нет. Ты же знаешь, мы живем скромно, а теперь… – она запнулась, но Артём досказал про себя: «А теперь еще и меня кормить, одевать и учить».
И тут Леша неожиданно вставил:
– Я могу дать ему денег! У меня же есть те, что дедушка оставил. Мне на день рождения выдают. А ему, кстати, почему дед не оставил? Артём ведь тоже его внук.
Воцарилась неловкая тишина. Дядя Миша тяжело вздохнул, молча достал из кармана потертый кожаный кошелек и отсчитал Артёму нужную сумму.
Но на долгожданные соревнования Артём так и не поехал. Накануне у их молоденькой и очень доброй учительницы английского, которую обожал весь класс, украли кошелек. Она была в слезах. Пришел завуч, мужчина с жестким лицом, и велел всем вывернуть рюкзаки. Стас пытался возмущаться, что это незаконно, но завуч парировал: «Тогда я вызову всех родителей. Начиная с твоих, Кузнецов». Стас мгновенно сник и смолк.
Артём с чистой совестью легко показал содержимое своего старенького рюкзака. Ему нечего было скрывать. И он онемел от ужаса, когда на самом дне, под стопкой тетрадей, откуда ни возьмись, появился маленький, розовый, кожаный кошелек…
Может, все бы и обошлось, учительница, будучи человеком мягким, умоляла вора просто вернуть одну вещь — не деньги, нет.
– Такая большая, красивая, серебряная монета, – всхлипывала она. – Мне ее дедушка перед смертью подарил… на счастье.
Но Артём не брал кошелек! А, значит, не знал и о монете. Завуч пришел в ярость — был вызван школьный инспектор по делам несовершеннолетних, а затем и дядя с тетей. Артём готов был провалиться сквозь землю от унижения и беспомощной ярости. Он ловил на себе взгляды — сочувствующие, осуждающие, любопытные. Но самое страшное было впереди. Когда Света на уроке математики, не глядя на него, демонстративно пересела за другую парту, Артём не выдержал. Он схватил свой предательский рюкзак и выбежал из класса, не в силах больше терпеть это жгучее предательство. Леша кричал ему что-то вслед, но он не слышал, заглушаемый грохотом собственного сердца.
Он принял решение — единственно верное, как ему казалось. Он уедет к маме. Оставаться здесь, в этой атмосфере всеобщего подозрения, он больше не мог.
Дверь в квартиру он, как всегда, открыл своим ключом. Обычно в это время никого не было дома, но сегодня его встретили незнакомые ботинки тети Лиды, стоявшие на пороге. И чьи-то другие, большие, мужские, начищенные до блеска. Сердце Артёма екнуло. Он сделал шаг вперед, в прихожую, и увидел в проеме кухни чью-то внушительную, незнакомую фигуру, спину в дорогом пиджаке, торчащие из-под стола начищенные туфли…
Артёму хватило одного взгляда, одного обрывка низкого чужого смеха, чтобы все понять. Его будто ошпарили кипятком. Он выскочил из квартиры, пулей слетел по лестнице, но в ушах у него стоял тот мерзкий, хриплый смех и тихий, заискивающий голос тети. К горлу подкатила тошнота.
– Артём!
Это был Леша. Он бежал ему навстречу — без шапки, в расстегнутой нараспашку куртке, запыхавшийся.
– Стой! Куда ты?
Артём схватил брата за рукав, почти волоча его за собой.
– Идем отсюда. Быстро.
– Почему? Что случилось?
– Я сказал, идем! – его голос сорвался на крик.
Они молча шли вперед, куда глаза глядят. Потом Артём, заливаясь краской стыда, сказал, что уезжает к маме. Леша молчал, только тяжело вздыхал.
Когда они вернулись, в квартире было пусто и тихо — ни незнакомца, ни тети. Лишь на кухне стоял сладковатый запах дорогих духов и чужая сигара. Артём молча принялся срывать с вешалки свои вещи, совать их в старый спортивный рюкзак.
– Ты говорил, у тебя есть деньги? Те, что от деда? – спросил он, не глядя на Лешу.
– Да… мама раз в месяц выдает мне на карманные, а я коплю. Ты только не обижайся, я правда не знаю, почему только мне… – залепетал Леша.
– Да ладно, не в этом дело. Вроде они с папой не особо ладили, – буркнул Артём.
– С моей мамой тоже, – неожиданно резко возразил Леша.
Он полез в свой рюкзак, достал оттуда аккуратный кожаный кошелек, открыл его и протянул Артёму стопку аккуратных купюр. И в этот момент из кошелька что-то выпало, звонко ударилось о паркет и покатилось. Артём машинально наклонился и поднял. В его ладони лежала большая, тяжелая, красивая серебряная монета. Его живот сжался в тугой, болезненный узел. Мир поплыл перед глазами.
– Что это? – хрипло, едва выговаривая слова, спросил он.
Леша молчал, лишь яростно кусая свою пухлую губу, и в его глазах читался настоящий, животный ужас.
– Я СПРАШИВАЮ, ЧТО ЭТО?! – закричал Артём так, что Леша вздрогнул и отшатнулся.
– А ничего! – вдруг дико, истерично выкрикнул Леша, и его лицо перекосилось от злобы и обиды. – Достало уже, что все тебя считают золотым мальчиком! Идеальным! А я? Я, может, тоже в волейбол играть умею, не хуже вашего Стаса! И Светка… Светка ко тебе как хвостик прилипла, а на меня она даже не смотрит! А я… а я…
Голос у него сорвался, по щекам потекли злые, беспомощные слезы.
– И даже папа… мой же папа! Больше любит с тобой говорить, чем со мной, своим родным сыном! – уже тихо, без злости, с бесконечной тоской добавил он.
Артём швырнул деньги на пол. Монета снова звякнула, ударившись об ножку стула. Он молча взвалил на плечо свой тощий рюкзак и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Леша не попытался его остановить.
Он бродил по улицам несколько часов, не зная, куда идти и что делать. Ноги сами принесли его в старый, заброшенный парк. И там, на скамейке, он случайно наткнулся на Стаса — тот шел с компанией парней, все явно старше их, с колючими, наметанными взглядами.
– Здаров, беглец, – протянул Стас. – Чего тут бродишь один, как неприкаянный?
– Не твое дело, – мрачно огрызнулся Артём.
Один из парней сделал угрожающий шаг вперед, но Стас резко остановил его жестом.
– Стоять. Это мой кореш.
Он отвел Артёма в сторону.
– У тебя чего-то случилось? Смотрю, весь на нервах.
Артём молчал, сжав кулаки.
– Ладно, не хочешь — не говори. Может, помощь какая нужна? Деньги? – Стас смотрел на него не по-детски серьезно.
В горле у Артёма запершило, снова захотелось плакать.
– На билет… До мамы хочу уехать.
Стас молча кивнул. Полез в карман джинсов, достал смятые, но вполне приличные купюры, сунул их Артёму в руку.
– Ты поэтому кошелек у нашей англичанки спер? На билет?
– Да не брал я его! – сорвался Артём на крик, отскакивая. – Никогда бы не стал воровать!
– А кто тогда? – удивленно поднял брови Стас.
И тут Артёма осенило. Завтра его здесь не будет. А если Стас узнает правду о Леше… Этому тихоне, этому «картошечнику» явно не поздоровится. Он не выдержит ни насмешек, ни, тем более, физической расправы.
– Ладно, неважно, кого там ищут, – сдавленно сказал он. – Да, нужны были деньги на билет. Достали… родственники.
– Достали, говоришь? Такие же зануды и тихони, как твой Лешик-картошечник? – усмехнулся Стас.
– Слушай, Стас… Можно тебя попросить? Как брата? – Артём впервые посмотрел ему прямо в глаза. – Не трогайте вы Его. Лешу. Оставьте его в покое. Он… он, может, скоро тоже к отчиму переедет. Так что… он больше не ваша проблема.
Стас несколько секунд молча смотрел на него, его лицо было невозмутимым, каменным. Но в глазах Артём прочел если не клятву, то твердое мужское обещание.
– Ладно, – буркнул тот наконец. – Договорились.
– Спасибо, – выдохнул Артём.
– Бывай, брат. Удачи, – коротко кивнул Стас и, повернувшись, пошел к своей компании.
Артём долго стоял и смотрел ему вслед, сжимая в кармане деньги на билет в свою старую, такую непонятную жизнь. А потом поднял голову к промозглому городскому небу и прошептал: «Мама… я скоро приеду…». Но почему-то в душе у него было пусто и холодно, как в той самой прорузи, которая когда-то забрала у него папу. И он не знал, сможет ли когда-нибудь снова отогреться.